«1:0 в пользу его величества ТЕАТРА»
Этот спектакль вполне мог рассматриваться, как учебный эксперимент и не более того: Чеховские шутки – всего лишь дипломная работа студента ЕГТИ Александра Ряписова. Для театра премьера внеплановая, авральная, почти безбюджетная. Аншлаг не ожидался, даже на программки и афиши не сочли нужным потратиться. Да, похоже, и успеха особого у зрителя сыскать не надеялись. Напротив, все говорила о неминуемом провале.
Симптомы провала.
Свет оставлял желать лучшего – это очень мягко сказано. Три чудом уцелевших прожектора ДК «Строитель» и еще несколько «будто бы прожекторов», оснащенных стоваттными бытовыми лампочками, едва позволяли зрителям различать лица актеров. Сценографическое решение (если вообще столь «высокое» выражение уместно в данном случае) так и кричало: «Меня собрали с миру по нитке! Денег на внеплановые премьеры у театра нет!» Мрачное лицо режиссера-дипломника перед началом спектакля вообще не предвещало ничего хорошего.
Еще бы! Риск превеликий – снять хрестоматийный водевильный глянец с чеховских шуток начинающему режиссеру вряд ли «по зубам», а сыграть водевиль со всем прилагающимся к нему набором признаков (и характеры-то, и сумасшедшая путаница, и непрерывное движение!) вряд ли «по зубам» «вариантовским» актерам, играющим не очень часто и не очень много. Все-таки маленькая толика надежды оставалась: чеховский текст все равно вывезет!
Но началось действо, и сразу подумалось: «Даже текст не вывезет, потому что …» Не успела до конца оформиться эта мысль, как зрители уже смеялись. Это была иная театральная эстетика, отбрасывающая все хрестоматийные штампы, но не отдаляющая, а приближающая нас к Чехову, к Театру, к самим себе. Получалось, как писал когда-то один из первых-рецензентов чеховских шуток: «Удивительная эта была комедия. Кто-то на сцене страдал, кто-то корчился от боли, а весь театр смеялся».
Первый и главный сюрприз премьеры
Все актеры как бы «вышагнули» из своих штампов и … предполагаемых «потолочных» возможностей. Неожиданен Андрей Мурайкин. Кажется, он сам удивляется своему прорыву в новую стилистику. Зритель смеется над тем, как его Медведь постигает самого себя, как врасплох застает его героя не отбивающая его удары партнерша, а сама Судьба. Заметим, что это очень по-чеховски сумел прочесть театр: не герои, не их устремления и не внешние события управляют сюжетом, а что-то почти мистическое – судьба, характер персонажа, который не переломить, не переделать, ибо он в способе мышления, в ощущении мира. Два ярлыка, приклеенные намертво – судьба и характер. И чего бы не напридумывал себе каждый – это всего лишь театр, который каждый играет из своей жизни, а случается с ним только то, что судьба и характер сыграют за него и с ним.
Так, в мурайкинском Медведе через придуманного кредитора прорвется тот, кто как бы даже против своей воли сделает предложение руки и сердца. А в трагической, страдающей и мстящей покойному муженьку своими вдовьими сверхдобродетелями Поповой (актриса Екатерина Ряписова) сквозь весь этот искусственный маскарад вырвется совсем не добродетельное, неловкое и неуклюжее, лишенное всякой логики (кто сказал, что судьба и характер могут быть логичными?): «Лука, скажешь там на конюшне, чтоб сегодня Тоби вовсе не давали овса!» Вдовушка, как ее играет Екатерина Ряписова, так и покидает сцену в некотором изумлении и от того, что она сделала, и от того, какую кощунственную фразу сейчас сказала.
Кстати, актриса Екатерина Ряписова, так прочно застывшая было в бесконечных подростково-инфантильных красках, оказывается, давно выросла в героиню, причем в яркую, характерную героиню. И это не оговорка, придирчивым к терминологии читателям следует припомнить театральные работы Марины Нееловой, к примеру. И в «Медведе», и в «Предложении» при абсолютной схожести самого построения чеховского сюжета героини Ряписовой – это все-таки два разных характера.
Театр, который навязывают себе герои «Предложения», театр почти любовный, требующий страстей и чувствований: все-таки и Ломов (актер Сергей Дубовиков), и Наталья Степановна Чубукова (Е. Ряписова) в общем-то очень заинтересованы вступить в брак и как потенциальные супруги друг друга вполне устраивают. И как бы ни хотели они пойти навстречу друг другу, истинная страсть хозяина своих земель и собак прорывается наружу, грозя разрушить наметившуюся было помолвку. Судьбу и характер победить и этим героям не по силам6 все норовят вцепиться в горло друг другу, доказывая, чья гончая лучше или кому по праву принадлежат Воловьи Лужки.
Несостоявшееся объяснение в любви, которое вроде бы должно предшествовать предложению и помолвке, сменяется совсем простецким решением Чубукова (актер Дмитрий Плохов, тоже «вышагнувший» из своих стереотипов в этом спектакле и сыгравший два разных интересных характера – в «Медведе» он играет лакея Луку): «Женитесь вы поскорей – и ну вас к лешему!... Она согласна! Ну? Поцелуйтесь, и черт с вами!» И поцеловались, и оба счастливы, и снова спорят о том, чья собак лучше! И это тоже судьба: какие уж есть, характер не переделать, не перехитрить!
Шутка – это, когда смешно?
Рабочее название спектакля было «Любовь до гроба …» И И это вполне соответствует тому, что происходит и в «Предложении», и в «Медведе»: оба дураки, и оба друг друга стоят. И это не вдруг совпало. Шутя, Чехов прочитался очень серьезно, может быть, даже о той «лопнувшей струне», звук которой так испугает героев «Вишневого сада».Кстати. работая над «Вишневым садом», Антон Павлович утверждал, что пишет водевиль. А вот заслужившие репутацию водевилей «Медведь» и «Предложение» назвал шутками. Шутка – это, когда кто-то над кем-то шутит. Уж не сами же герои над собой посмеялись и своею жизнью распорядились?! На этот раз «Варианту» крупно повезло: отбросив шелуху водевиля, они как будто сумели угадать, кто, как и почему так шутит над чеховскими героями. И водевиль получился совсем в чеховском понимании: «… сплошная путаница, каждая рожа – характер…, непрерывное движение!»
У труппы – некоторая оторопь, потому что спектакль сделан без быта, без натуги, без комикования, без режиссерских подпорок для неумелого актера. К этому у нас не привыкли, это надо осмыслить. Осмелеть и тогда… Боюсь, что тогда театру придется потратиться на сценографическое решение. Ведь изящество эстетики Чехова и изящество кружевного плетения режиссером поистине водевильной неразберихи, созданной не водевильными. Но театральными средствами, требуют изящества организации пространства. Перефразируя другого чеховского персонажа, смеем сказать: «Какая изящная жизнь, и какие изящные должны быть около нее деревья!»
Зритель не обязан рассуждать
Он обычно либо понимает и принимает, либо отторгает от себя увиденное. Зритель этого премьерного показа понимал все, так точна оказалось реакция зала, таким свежим и неожиданным оказался Чехов. Это все было про нас, а иначе над чем мы так дружно смеялись.?!
Скажем, корчится от боли бедолага Ломов. Казалось бы внешнее! Ничего подобного: абсолютно чеховский ход. Ведь у Ломова вместо любовного томления, которое должно бы сопутствовать жениху, одна лишь ломота в теле от тоски по «регулярной и правильной жизни» да холостяцкая бессонница. И из этого физического мучения «родить» какое-то там объяснение в любви решительно нет никакой возможности. Зато, забыв даже о пороке сердца, Ломов Дубовикова бросается в битву за собственность. Этим и нелеп, этим и смешон: одержимостью по случайному, мешающему достижению цели поводу. Вся эксцентричность характера Ломова родом из этих (для него трагических, для зрителя комических) противоречий. Право же, за развитием этого театрального дарования театралам стоит последить попристальней.
Режиссер сыграл в простачка
Режиссеры тоже не любят говорить, о чем они ставили спектакль, это все равно, что лозунг с идеей над авансценой повесить.
Милая режиссерская шутка Александра Ряписова оказалась сродни чеховскому юмору. Перед закрытым еще занавесом режиссер Ряписов (он же дипломник, мальчишка, студент!) с потерянным видом школяра рассказал зрителям про то, как устроен театр. Делал он это с дотошностью идиота: «Это – рампа. Это – роход. А здесь, когда собирается полный зал, бывает аншлаг!» Кажется, это из монологов Аверченко. Зал реагировал абсолютно адекватно условиям игры – хохотал!
Очень этот пролог оказался кстати: во-первых, к мысли, что предлагаемое им зрелище – это тоже театр, зрителя надо было приучить, а во-вторых, и актеры, и публика дичают без театрального здания, без десяти спектаклей в месяц, без театральных открытий и потрясений.
Да и Антон Павлович в свое время заметил: «Сцена станет искусством лишь в будущем, теперь же она – борьба за будущее…»
1:0 в пользу Его Величества Театра. Таков был счет в полутемном и совсем нетеатральном зале ДК «Строитель» в этот вечер.
P.S. Что же касается водевиля, то общеизвестно, что этот жанр устарел и поднадоел публике своей пошлостью, условностью персонажей, глупостью куплетов и делением героев на «простаков», «чудаков» или «интриганов» уже тогда. Когда Чехов писал свои шутки (в 1888 году!). Он тоже хотел прорваться к новым формам, к новым смыслам в будущее.
Анна Зыкова
«Вечерний Первоуральск свободный» 16 мая 2002 г.
